Убеждение этого рода – очевидная теоретическая нелепость, но притом так понимаемая нравственная необходимость: это есть некоторое мнение, которое я вменяю себе (или, как я могу полагать, это вменено мне моим Богом) в нравственный долг.

…Это естественная нравственная необходимость: моё собственное мнение о том, в чём вообще состоит моральное, тем самым становящееся для меня обязательным, долгом. Если я искренне верю, что такой-то или такой-то поступок будет по совести верен, то так и должен поступить: в соответствии с убеждением.

Величайшим образцом такого «мнения, составляющего наш долг», является представление о существовании высшей нравственной инстанции в качестве действующего в мире (надзирающего, испытующего, карающего и т. д.) лица, то есть вера в Бога. Бог же заповедал и все другие мнения, которые нам следует считать истинными.

Бог существует не так, как всякая другая истина (безразлично к нашему мнению о ней), а в самой вере: он должен существовать, чтобы существовали наши моральные заповеди (убеждения); иначе «всё (дурное) позволено». Вера – сие угнетающее разум требование быть убеждённым без доказательств – первое и высшее моральное достоинство человека. (А разум – приносимая им вере жертва.)

Очевидно, что никакое мнение не может быть вменено нам в долг (долг составляет не убеждение, а действие в соответствии с убеждением). Вера не может быть условием нравственности: истина не подчиняется самым лучшим нашим пожеланиям, а построить нравственность на заведомой фальши вроде бы и невозможно. Убеждение, чтобы быть истинно моральным, должно быть согласно с разумом.

Так что, даже если нам вполне искренне верится в объективное бытие Бога, мы – цивилизованные люди – уже не можем считать нечто добром потому, что так судил Бог, а, напротив, полагаем, что сам Бог потому и Бог, что творит только добро. То есть наши нравственные убеждения существуют в нас независимо от Бога, а роль этого последнего – если мы вообще признаём его – разве что в том, что он укрепляет нас в этих убеждениях.

Та же картина и со «светскими религиями», или идеологиями; здесь, в так называемых «идеологических обществах», высшее моральное достоинство индивидов – «идейность», убеждённость. Убеждённый в нашей идеологии человек – «наш человек», сомневающийся – «контра» (и этого достаточно для принятия к нему соответствующих мер).

Идеология – это религия, в которой управляющего миром Бога сменила стремящаяся управлять Идея; идея, как мысль, может претендовать даже на научную обоснованность, но и за этим всё-таки явно, что тут мысль – не отражение истины, а орудие власти. – «Наверху» – цинизм идеологов, «внизу» – идеалы (убеждения) идейных…

То же получается, когда какому-нибудь учёному авторитету удаётся убедить нас в своём мнении – и создать «единственно правильную» идеологию. Нам тогда кажется: всякий хороший человек, если прислушается к аргументам нашего Учителя, убедится в её, этой идеологии, правоте. То есть с ней произойдёт то же, что происходит со всякой, независимой от наших убеждений, объективной истиной.

Этого, однако, не происходит – претензии на научную непреложность идеологий проваливаются – и всякому исповедующему идеологию приходится в итоге либо создавать из неё для себя квазирелигию, либо, и не думая принуждать себя к личной вере в неё и избрав цинически-политическую позицию, делать из неё орудие организации масс, орудие властвования.

Убеждения могут иметь квазирелигиозный характер и независимо от каких-либо политически влиятельных идеологий.

В этом случае мы имеем сочетание а) личной воли к моральности вообще и б) душевной незрелости (например юношеской), исключающей возможность самостоятельно определять, что именно морально.

Неизвестно каким образом – понаслышке или хоть путём «откровения», мистически – некоторые моральные установки становятся для нас квазирелигиозными догмами, сакрализованными «долгом», «принципами», «убеждениями», на которые непозволительно покушаться ни уму, ни чувству.

Разум, сознание приоритетности объективного, отнимает у наших убеждений всякий религиозный и квазирелигиозный характер.

Так, воля к моральности вообще имеет очевидное практическое обоснование (необходимость общего выживания), имеет она и элементарное чувственное обоснование (эмпатию, сопереживание). Тем более это касается конкретных моральных правил и их применений: правила должны быть понятны, иметь ясную добрую цель, а применения их должны быть такими, чтобы эти цели достигались (а не формальными).

Итак, собственно нравственные, десакрализованные убеждения нравственно зрелого человека предполагают свою постоянную поверку умом и чувством.

Убеждениям «изменяют», – акт, означающий святотатство, мистическую формулу Преступления. Дурно – поступить вразрез с убеждением; но это может быть всего лишь слабость. Ещё хуже – и это уж настоящая измена – отказаться от него. Нет, конечно, у убеждений и «крайностей» – у истинного нет ограничений.

Поступить вразрез с личным убеждением – значит изменить самому себе, предать собственное достоинство. Другое дело – если разум и сердце, столкнувшись с живой жизнью, заставят отказаться от самого убеждения, или остановиться перед «крайностью» (выявившейся нелепостью). Если этот акт – не акт самообмана, то такой отказ не преступление, а нравственное свершение.

Наши убеждения нам не принадлежат – напротив, поскольку мы моральны, то находимся в их священной власти, а практически – во власти некоего исповедующего их социального целого. Мы можем быть верующими, коммунистами, патриотами или непротивленцами и наш долг всегда поступать соответственно; убедиться же в иной правоте значит стать перебежчиком. Что нам простится лишь в том лагере, куда, но не в том, откуда совершён побег.

Наши убеждения – это кодекс нашей совести, сама сердцевина нашей личности. Юность, впрочем, поневоле берёт их напрокат; но взрослеем, развиваемся, совершенствуемся мы – меняются, иногда через жестокие кризисы, иногда постепенно и незаметно для нас, но всегда становясь всё более ясными и адекватными нам самим, наши убеждения.

Итак, изменять убеждениям можно не иначе, как перерастая их. А запретить себе расти – дело нелепое, да и безнадёжное.

Наши убеждения – твёрдость в них – это сама наша совесть.

…Да, убеждения необходимо менять – но не тогда, когда это нам удобно, а тогда, когда этого требует совесть. – Убеждения не должны подменять совесть.

Всякая вера – это приравнивание определённого мнения к истине; для верующего, истины самой по себе по существу и «не бывает» – «во что веришь – то и есть!». Причём эта вера – долг.

Уточняя известный афоризм, убеждения, которые нельзя было бы менять, суть худшие враги истины, чем ложь. Любое нравственное убеждение должно уступить дорогу добру, как любая гипотеза должна стушеваться перед явившейся истиной.

Человек без убеждений есть, по подспудному убеждению всех людей «с убеждениями», – негодяй. Для них очевидно (почему-то), что такой следует лишь одному принципу – своекорыстию. Потому, даже логически, лучше иметь хоть какие-то убеждения, чем никаких.

Человек без убеждений – ещё не личность. Но и то сказать, что, если подлинным убеждением человека не является в таком случае его своекорыстие, то отсутствие чётких убеждений предпочтительнее наличия дурных убеждений… Как и во всех делах – лучше не иметь мнения, чем иметь твёрдое ложное.

Видимо, для человека с религиозной психологией утрата веры или коллективной идеологии – это душевный вакуум (ибо истина и право его «не греют»). – Такой человек, в унисон с циником-политиком, сейчас постоянно твердит о «бездуховности», причём не спорит с тем, что «духовность» может быть и такой и иной, например православной или коммунистической. То есть одна «духовность» прочит другой ад, а та первой – концлагерь, – и обе при этом не отрицают факта, что несут одни и те же функции, суть одно и то же.

Быть человеком ещё мало; надо быть настоящим человеком, что значит: знать, с кем ты и против кого, «иметь убеждения».

И все-таки есть, конечно, и одно непременное в нравственном человеке убеждение. Оно в следующем: если знаешь, что хорошо, то так и надо поступать, а что такое хорошо – каждый знает по себе. (Иначе это называется «Золотое правило»). Быть ли при этом убеждении ещё и верующим, коммунистом или либералом – дело личное, но лишь до тех пор, пока это твоё индивидуальное расположение не придёт в противоречие с указанным главным, общечеловеческим.

Можно не иметь никаких убеждений, кроме «золотого правила», а можно иметь какие хочешь убеждения – но это лишь постольку, поскольку они не мешают тебе оставаться человеком.

«Воевать за веру», «бороться за убеждения» – вот высшее из человеческих проявлений, вот – героизм! Соответственно, бескомпромиссность – синоним высокой нравственности. Если истина (как в то подспудно верит религиозный и идейный человек) не выше веры, а добро – не выше убеждений, то, по логике вещей, определить правого и может только сила («сила духа»), – только война.

От убеждений отступаться нельзя, но, как отмечено выше, высшее убеждение – это человечность, велящая нам жить без войн. Драться за убеждения – ненамного благороднее, чем драться за кость, но, точно, глупее. Вера есть вера, дело личное, силой никого не убедишь. И компромисс – не сделка с совестью, а её собственное требование: пусть каждый найдёт своим убеждениям место в общежитии с другими людьми и их убеждениями.

От убеждений отступаться нельзя, а это значит, что и убеждениям нашим не перед чем отступать! Если ради своих убеждений требуется совершать жестокости и это тебя смущает, только спроси себя: а сам, ради них, ты мог бы снести такую же жестокость? И если да – действуй. Если готов за своё убеждение на смерть, то вправе за него и сеять смерть…

Помирить правильное с неправильным, добро со злом невозможно, соответственно, «белый флаг», под которым выступает гуманизм – признак трусости или маловерия, и если сам «гуманист» этого не признаёт, значит, лицемерит. Кто убеждён, кто верит в свою нравственную правоту, тот заботится о том, чтобы добиться своего, а не о правах или переживаниях супротивников. Нравственной цели – нравственны и все средства, которые к ней ведут.

И снова: от убеждений не отступают, но перед жестокостью (я не говорю – применением силы, которым приходится обуздывать жестокость) должны остановиться сами убеждения. – В этом состоит убеждение гуманистическое. Его специфика в том, что оно предполагает, во имя простой человечности, мирное сосуществование убеждений, терпимость; гуманизм – это «белый флаг»…

Что явится добром для каждого – вопрос убеждений как личных мнений, но что есть для каждого зло – вещь очевидная: терпеть жестокость. Вот то единственное, с чем гуманизм никогда не стерпится.

Итак, любое убеждение ложно, если узаконивает жестокость, бесчеловечность. В другой формулировке – «цель (нравственное убеждение) не оправдывает (жестоких) средств», – ими опровергается само нравственное достоинство убеждения.